 |
| Татьяна Ларина с няней |
Роман «Евгений Онегин» — гениальное творение выдающегося русского поэта А. Пушкина.
В этой статье представлена критика о романе «Евгений Онегин» Пушкина, отзывы современников и др.
Критика о романе «Евгений Онегин» Пушкина
Е. А. Баратынский:
«Вышли у нас еще две песни Онегина. Каждый о них толкует по своему: одни хвалят, другие бранят и все читают. Я очень люблю обширный план твоего Онегина; но большее число его не понимает. Ищут романической завязки, ищут обыкновенного и разумеется не находят. Высокая поэтическая простота твоего создания кажется им бедностию вымысла, они не замечают, что старая и новая Россия, жизнь во всех ее изменениях проходит перед их глазами…»
*(перевод с франц.: «но пусть их чорт возьмет и благословит бог»)
(Е. А. Баратынский — Пушкину, конец февраля — начало марта 1828 г.)
Статья в журнале «Московский вестник»:
«4-я и 5-я песни Онегина составляют в Москве общий предмет разговоров, и женщины, и девушки, и литераторы, и светские люди, встретясь, начинают друг друга спрашивать: читали ли вы Онегина, как вам нравятся новые песни, какова Таня, какова Ольга, каков Ленский и т.д.»
(«Московский вестник», 1828 г., ч. VII, № 4, статья неизвестного рецензента)
Б. Федоров:
«Наконец главы «Онегина», к удовольствию читателей, стали появляться скорее, одна за другою. В новых главах содержание сего романа более раскрывается автором, а прелесть стихов Пушкина, очаровательность картин его всегда одинакова, разумеется там, где поэт не своенравен, а Пушкин иногда умышленно небрежен, может быть, для того, чтобы поддразнить критиков, замечающих неумышленные небрежности. <…>
Главный недостаток сего романа есть недостаток связи и плана. При всей прелести разнообразия, множество беспрерывных отступлений от главного предмета наконец становится утомительным — так же, как сладкое наконец становится приторным.
Пусть прочтут для поверки пять глав «Онегина» сряду. Видно, что поэт нисколько не хотел затруднять свое воображение, не хотел обдумывать, а писал все, что приходило на мысль…
…в «Онегине» блещет остроумние; однако ж, читая, остроумные стихи, стихи Пушкина, читатель, тем не менее, устает в лабиринте отступлений. <…>
Пушкин может быть Рафаэлем в поэзии, но для чего он сам отвлекает читателей от картин, достойных его, к мелочам? <…>
В «Евгении Онегине» собраны наблюдательным пером Пушкина черты странностей, привычек, вкуса и мнений светских людей; читая их, говоришь сам себе: я это видел, я это встречал в свете; но все сии черты могу ли слиться в один характер, в одном человеке?»
(Б. Федоров «Санктпетербургский зритель», 1828 г.)
А. Ф. Воейков:
«Едва ли кто писал стихами на русском языке с такою легкостью, какую замечаем во всех стихотворениях Пушкина. У него неприметно работы; все непринужденно; рифма звучит и выкликает другую; упрямство синтаксиса побеждено совершенно: стихотворная мера ни мало не мешает порядку слов. Дарование редкое.
Но этой же легкости мы должны приписать и заметную во многих стихах небрежность, употребление слов языка книжного с простонародным, без всякого внимания к их значению… Приведем несколько доказательств:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем ее вернее губим
Средь обольстительных сетей.
Тут поэзии меньше, нежели правды. Если бы эти стихи не имели чести принадлежать Пушкину, то едва ли бы их удостоили даже названия стихов.»
(А. Ф. Воейков, журнал «Атеней», 1828 г.)
И. В. Киреевский:
«…Онегин есть существо совершенно обыкновенное и ничтожное. Он также равнодушен ко всему окружающему, но не ожесточение, а неспособность любить сделала его холодным. Его молодость также прошла в вихре забав и рассеяния, но он не завлечен был кипением страстной, ненасытной души, но на паркете провел пустую, холодную жизнь молодого франта. Он также бросил свет и людей, но не для того, чтобы в уединении найти простор взволнованным думам, но для того, что ему было равно скучно везде… <…> Нет ничего обыкновеннее такого рода людей, и всего меньше поэзии в таком характере. <…>
Сам Пушкин, кажется, чувствовал пустоту своего героя, и потому нигде не старался коротко знакомить с ним своих читателей. Он не дал определенной физиономии, и не одного человека, но целый класс людей представил он в его портрете: тысяче различных характеров может принадлежать описание Онегина.
Эта пустота главного героя была, может быть, одною из причин пустоты содержания первых пяти глав романа: но форма повествования, вероятно, также к тому содействовала. <…>
Характер Татьяны есть одно из лучших созданий нашего поэта…»
(статья «Нечто о характере поэзии Пушкина», И. В. Киреевский, «Московский вестник», 1828 г.)
Статья в журнале «Сын Отечества»:
«Роман с его действующими лицами у Пушкина только рамы для картины обширнейшей: в ней, как видно, намерен он легкими очерками изобразить свет… с его совершенствами и недостатками нравственными; но чтобы придать картине более правдоподобия, он хочет оживить ее красками, свойственными месту и времени.<…>
…Пушкин глубоко и здраво обдумывал сей характер [характер Онегина], и показал в своем создании тонкое познание человеческого сердца. Его Онегин, произвольный пустынник, еще не вовсе распростился со светом, все еще прилеплен к нему образом мыслей и закоренелыми привычками. <…> Характер Ленского также хорошо выдержан до самого конца.»
(статья неизвестного рецензента, «Сын Отечества», 1828 г. №7)
Ксенофонт Полевой:
«Татьяна представляет нам собою благородную борьбу человека с несчастием; она является героиней, и, следственно, возвышается над обыкновенными событиями… Пушкин невольно сделал Татьяну героинею. <…>
В «Онегине» можно заметить, что гений нашего поэта требует нового направления, что он не доволен самим собой.»
(Ксенофонт Полевой, статья «О сочинениях Пушкина», «Московский телеграф», 1829 г., №10)
Н. А. Полевой:
«Первая глава «Онегина» и две-три, следовавшие за ней, нравились и пленяли… <…> Цена новости исчезла — и тот же Онегин нравится уже не так, как прежде. Надобно прибавить, что поэт и сам утомился. В некоторых местах 7-й главы «Онегина» он даже повторяет сам себя.»
(Н. Полевой, «Московский телеграф», 1830 г., №15)
Н. И. Надеждин:
«Было время, когда каждый стих Пушкина считался драгоценным приобретением, новым перлом нашей литературы. <…> Какие… рукоплескания встретили «Евгения Онегина» в колыбели! <…> Но теперь — какая удивительная перемена! Произведения Пушкина являются и проходят почти неприметно. Блистательная жизнь «Евгения Онегина», коего каждая глава, бывало, считалась эпохой, оканчивается почти насильственно, перескоком через целую главу: и это не производит никакого движения, не возбуждает никакого участия. <…>
С самых первых глав можно было видеть, что он не имеет притязаний ни на единство содержания, ни на цельность состава, ни на стройность изложения…»
(Н. И. Надеждин, «Телескоп», 1832 г., №9)
А. Мицкевич:
«Пушкин, создавая свой роман, передавал его публике отдельными главами, как Байрон «Дон-Жуана» своего. Сначала он еще подражает английскому поэту; вскоре пытается идти с помощью одних собственных сил своих; кончает тем, что становится сам оригинален. Разнообразное содержание, лица, введенные в «Онегине», принадлежат жизни действительной, жизни частной; в них отзываются трагические отголоски и развиваются сцены высокой комедии.»
(А. Мицкевич, статья во французском журнале «Le Globe», 25 мая 1837 г.)
Рецензия в журнале «Библиотека для чтения»:
«Его [«Евгения Онегина»] читают во всех закоулках русской империи, во всех слоях русского общества. Всякий помнит наизусть несколько куплетов. Многие мысли поэта вошли в пословицу.» («Библиотека для чтения», 1940 г., т. 39)
В. Г. Белинский:
«….в «Евгении Онегине». Здесь он [Пушкин] исчерпал до дна современную русскую жизнь, но — боже мой! — какое это грустное произведение!.. В нем жизнь является в противоречии с самой собою…
Герой поэмы — Онегин, человек, чувствующий свое превосходство над толпою, рожденный с большими силами души, но в тридцать лет уже безжизненный, отцветший, чуждый всяких интересов и вместе с тем неспособный войти в общую колею пошлой жизни, равно зевающий «средь модных и старинных зал»… В конце романа он воскресает к жизни, ибо в нем воскресает желание, но потому только, что оно невыполнимо, — и роман оканчивается ничем.
Героиня его, Татьяна, и второстепенное лицо Ленский — чудные, прекрасные человеческие образы, благороднейшие натуры; но уже по этому самому они чужды всего остального мира окружающих их людей, связаны с ними только внешними узами; между своими — они как будто между врагами, у себя дома — как будто в неприятельском стане; они — явления отдельные, исключительные и как бы случайные, как великие таланты в русской литературе…
Окружающая их действительность ужасна — и они гибнут ее жертвою, и тем скорее, что не понимают, подобно Онегину, ее значения и доверчивы к ней… Весь этот роман — поэма несбывающихся надежд, недостигающих стремлений, — и будь в ней то, что люди не понимающие дела называют планом, полнотою и оконченностию, — она не была бы великим созданием великого поэта, и Русь не заучила бы ее наизусть… Это приводит нам на память другое русское создание — «Невский проспект» Гоголя…
Вот где видно только начало русской литературы, но еще не русская литература. Она только что начинается, но ее еще нет, и начинается она с Пушкина, а до него решительно не было русской литературы; вместо нее была словесность — ряд отдельных, ничем не связанных между собою явлений, вышедших не из родной почвы русского духа, а из подражании чужим образцам…»
(В. Г. Белинский, «Русская литература в 1840 году», 1841 г.)
Р. В. Иванов-Разумник:
«Значения и смысла «Евгения Онегина» современники Пушкина не могли, конечно, понять; …так как всякое художественное произведение, в котором обрисовывается новый общественный тип, требует некоторой историко-литературной перспективы, нуждается в изучении на расстроянии; в нем таится своего рода «acto in distans»*… (*перевод с лат.: «воздействие на расстоянии»)
Обломова поняли сразу, так как он был «послесловием», был типом, резюмирующим собою целую полосу нашего общественного и умственного развития; Онегин же, волею судеб, пришлось стать своего рода «предисловием» к дальнейшей истории развития русской интеллигенции. И современникам Онегина приходилось по предисловию судить о еще не написанной книге; немудрено, если они плохо поняли то, что гениальный поэт предугадал силой творческой интуиции. <…>
И несмотря на это, «Евгения Онегина» читали, им зачитывались с редкой для того времени быстротой: исписывались целые горы бумаги различных критик и антикритик. <…> Онегина не понимали, но все же его читали и перечитывали. <…>
Наконец… в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов, выросшее на «Евгении Онегине» молодое поколение впервые поняло глубокий внутренний смысл этого романа и его историческое значение… <…>
Более того, когда… семидесятые годы подходили к концу, то тут стало еще яснее все значение Онегина в истории русской интеллигенции… <…>
Итак, значение «Евгения Онегина» открывалось лишь мало-помалу целому ряду поколений. По мере того, как в русской жизни и литературе появлялись один за другим различные потомки Онегина — Печорины и Грушницкие, уездные Гамлеты и Рудины… становилось ясным значение самого Онегина, выяснилось его происхождение… Выяснилось, таким образом, громадное значение «Евгения Онегина» для истории литературных типов… <…>
Громадное значение «Евгения Онегина», во-первых, для истории литературных типов, и во-вторых, для истории творчества и мировоззрения самого Пушкина заставляет нас изучать этот роман, во-первых, как проявление и отражение русской жизни определенной эпохи и, во-вторых, как проявление и отражение взглядов самого Пушкина на всю эту жизнь в ее целом.»
(статья Р. В. Иванова-Разумника, «Собрание сочинений А. С. Пушкина», 1909 г.)
Это была избранная критика о романе «Евгений Онегин» Пушкина, отзывы современников и др.
