 |
| Лариса Огудалова. Художник А. А. Парамонов |
Пьеса «Бесприданница» — одно из самых известных произведений русского драматурга А. Н. Островского.
В этой статье представлен анализ пьесы «Бесприданница» Островского: суть, смысл, тема и идея произведения.
Анализ пьесы «Бесприданница»: суть, смысл, тема и идея произведения
(фрагмент из «Полного собрания сочинений Островского в 12 томах», Том 5, 1975 г., комментарий к пьесе «Бесприданница», автор — Е. И. Прохоров)
«Малозамеченная и не оцененная современниками по заслугам пьеса обгоняла свое время. «Бесприданница» ускользала из-под ранжира бытовой драмы. Какая-то иная природа сценичности чувствовалась в ней, хотя бытовой фон вовсе не был из нее изгнан.
По сценической архитектуре пьеса принадлежит к числу чудес драматургии Островского. Она построена музыкально, но без всякой навязчивости ритма. В ней есть эпическое течение жизни и сжатый драматизм. Действие начато на высокой площадке над Волгой. Автор прорывает плоскостную декорацию, дает глубокий трехмерный фон — реки с бегущими по ней судами, заволжских далей, деревень н нолей. Здесь самое место рассказать о страданиях поэтической души, побыть с нею на ее духовных вершинах. Но на той же площадке — кофейня: суетная жизнь губернского города, болтовня слуг, праздные разговоры…
Пьеса развивается в многоголосье контрастных тем: бытовых (Огудалова), комических (Робинзон), трагикомических (Карандышев), лирических (Лариса), пока не поднимается вместе с героиней до высот современной трагедии. В историю одного дня — с утра до глубокой ночи — вместилось все: неизданный приезд «идола» Ларисы, позорный обед, устроенный ее женихом, пикник за Волгой, возвращение в город, предложение Кнурова — и выстрел. Время просвечено вглубь и вспять — к истокам судьбы Ларисы, и тем стремительнее в краткие сроки одних неполных суток все свершения и развязки: будто стучал, стучал маятник и вдруг пробили часы.
Но прежде бросается в глаза быт. Купцы, встречающие нас в первой же сцене,— порождение «духа времени»: владельцы торговых фирм и пароходных компаний, а не лабазов и лавок, они даже внешне несут на себе лоск просвещенности. Вместо купеческих долгополых сюртуков и поддевок на них европейские костюмы, да и в обращении нет следа той патриархальной грубости, домостроевской заскорузлости, какая отличала кит китычей былых времен…Дельцы, а не купцы.
Конечно, Бряхимов не столица, и просвещение тут понимают по-своему. Но у миллионщика Кнурова торчит из кармана парижская газета, и сам он настолько важен, что по большей части молчит за отсутствием достойных собеседников — разговаривать он ездит в Петербург да за границу. Вася Вожеватов, по молодости, более живой и доступный. Но его европеизация выразилась в том, что вместо купеческого чая с рассидкой за самоваром он с утра уже попивает в кофейне шампанское, розлитое в чайники («чтобы люди чего дурного не сказали»).
С этими новыми купцами, которых дворяне прежде третировали как «алтынников», не находит зазорным водить компанию барин Паратов. Рознь сословий начала стираться, все больше власти получает тугой кошелек, и лишь особый шик, столичная элегантность и «широта натуры» еще отличают Паратова от бряхимовских купцов. Паратов умеет транжирить деньги с эффектом, с шумом. Ни у кого на Волге не «бегает» так быстро пароход, как у него, никого другого не встречают пушечной пальбой с баржи, никого не дожидается на пристани такая роскошная коляска… Он является в ореоле готового героя, насмешливого и скептического — поздняя печоринская копия, и Лариса глядит на него влюбленными глазами. Но похоже, губернский демон торгует последним, что у него осталось: обаянием наглости, мужского превосходства.
«Каждое время имеет свои идеалы,— объяснял Островский свое понимание «героев времени» молодому драматургу Н. Я. Соловьеву,— и обязанность каждого честного писателя (во имя вечной правды) разрушать идеалы прошедшего, когда они отжили, опошлились и сделались фальшивыми. Так на моей памяти отжили идеалы Байрона и наши Печорины, теперь отживают идеалы 40-х годов, эстетические дармоеды…» (ПСС, XII, 154).
Паратов холоден, дерзок, насмешлив, увлекательно говорит, решительно поступает,— кто устоит против такого героя? «Идеал мужчины»,— говорит Лариса. Но драматург снимает роматический флёр с Паратова; увлечение его — на час, благородство — на минуту. «У меня, Мокий Парменыч, ничего заветного нет». И еще: «…жизнь коротка, так надо уметь ею пользоваться»,— вот правила Паратова, настоящие скрижали века.
Традиций нет, совести нет, бога нет, нет и прежде стеснявшего авторитета «старших». Бессердечие, холодный расчет, психология игрока, из всех мудростей жизни усвоившего одну — циническую философию «мига»,— с этим еще придется столкнуться Ларисе.
Пробным камнем в пьесе становится любовь. Четыре героя соперничают, надеясь снискать благосклонность молодой женщины. Но в драме, как ни странно, меньше всего любви, да и о соперничестве можно говорить лишь с натяжкой.
Вожеватов заранее уступает Ларису Кнурову, поскольку «всякому товару цена есть», а Лариса ему не по карману. Кнуров пропускает вперед Паратова, чтобы потом легче взять реванш и увезти сломленную Ларису в Париж. Паратов, натешившись накоротке ее любовью, объявляет, что обручен с владелицей золотых приисков и Лариса может считать себя свободной. В довершение всего Вожеватов и Кнуров разыгрывают ее в «орлянку»…
О Ларисе говорят, ею восхищаются, на ее внимание претендуют, решают за нее ее будущее, а сама она — диковинным образом — все время как бы в стороне: ее желания, ее чувства никого всерьез не занимают. Лариса должна будет признать правоту оскорбительных, как пощечина, слов Карандышева: «Они не смотрят на вас как на женщину, как на человека,— человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас, как на вещь».
Среди своих «поклонников» Лариса с самого начала чувствует себя холодно, неприютно. Она чутка, впечатлительна, а люди, окружающие ее, грубы чувством. Вот отчего кажется, что она живет вне этой суеты, этого шумного мира, больше того — вне быта.
Жалкие уловки и хлопоты матери, тщеславные волнения Карандышева, коварные комплименты Кнурова — все это будто за пеленой.
Название пьесы читается как бытовое объяснение беды Ларисы: она «бесприданница». Но одиночество ее так огромно, что тут причиной, кажется, не одна необеспеченность, бедность, а вообще несовместность души с этим миром.
Вот она садится в первом действии у решетки низкой чугунной ограды и молча, долго-долго смотрит в бинокль за Волгу. Кругом кипят копеечные страсти, мелкие вожделения, а Лариса одна, совсем одна, наедине со своими мыслями и мечтами… Нехотя, как бы очнувшись, возвращается она в окружающий ее мир.
По особой затаенности и сложности душевных переживаний — поэзии недосказанного — «Бесприданница» как бы предвосхищает поэтику чеховской драмы.
Драматург обычно неторопливо развертывал фабулу пьес, узел действия завязывался у нас на глазах. В «Бесприданнице» зритель встречает героиню в критический момент судьбы, в эпилоге ее жизненной драмы. Напряжение не поднимается постепенно художественным реостатом, а, как в чеховских пьесах, заранее взято с высокой точки накала. Пережитое прошлое тайно присутствует в каждой минуте нынешней жизни.
«Разве вы не видите, что положение мое очень серьезно?— говорит Лариса при первом же появлении на сцене.— Каждое слово, которое я сама говорю и которое я слышу, я чувствую. Я сделалась очень чутка и впечатлительна».
Предыстория, оставленная автором за занавесом, создает это напряжение: здесь уже пылали страсти, созидались и рушились миры, надежда сменялась разочарованием — и обуглена у Ларисы душа. «Здесь человек сгорел»,— сказал бы Блок.
Хоронимое в душе несчастье рождает мир предчувствий, тайную символику: мгновенный испуг Ларисы, когда выстрелом пушки возвещает о своем прибытии Паратов,— будто знак судьбы; и предчувствие смерти, когда она долго, до головокружения смотрит вниз с обрыва…
Но такая болезненная чуткость — на краю доступных ощущений: израненная душа ищет себе защиты в апатическом бесчувствии. «Я ослепла, я все чувства потеряла, да и рада»,— говорит Лариса. Появление Паратова ненадолго возвращает ее к жизни, <…> как последнее больщение обманного счастья.
Есть тип сознания и натуры, который зовут художественным. Для этого не обязательно играть на сцене, петь или писать романы. Что бы ни стал делать такой человек, все одухотворено у него талантом, все не пошло, не буднично, с удивительными прорывами в «вечность». Такова Лариса. Свободный артистизм, изящество видны даже в ее походке. Она поражает своей неординарностью.
Но у Островского она еще и поет, и поет божественно — с упоением, страстью, забвением себя, увлекаясь и увлекая других до головокружения. Мы знаем об этом по реакции ее слушателей.
Паратов: «Мне кажется, я с ума сойду». Вожеватов: «Послушать, да и умереть — вот оно что!» Романс «Не искушай…», который поет Лариса, вершина ее самопроявления, высший миг. И дело не только в том, что словами Баратынского она рассказывает о себе, пророчит, объясняет и оплакивает свою судьбу. Здесь обнажается поэтическое дно ее души.
И не зря Лариса водится с цыганами: она прямая сестра толстовскому Феде Протасову. Огонь и хватающая за душу искренность цыганского пения — от всего строя жизни, не похожего на прозаическую обыденность, от вольницы, от верности сердцу, от разорванности с оседлым бытом, от ветра степей и дыма костров. И все это Лариса принимает, как свое, и соединяет с тонкой, пленительной, артистической женственностью.
Власть таланта велика над людьми. Даже омертвевшие, скучные души тянутся к нему, пресытившись прозаизмом жизни. Но главное в таланте не средства его выявления, а сами свойства души, ее «химический состав» — способность чутко и болезненно воспринимать невзгоды мира, ведать его гармонию и страдать уклонениями от нее, остро чувствовать красоту. Талант и в смелости сердца — позволить себе, что никто не позволит.
Лариса разрешает себе посмеяться над тщеславным женихом, она едет за Волгу с Паратовым. Но тем стремительнее потом падение в пропасть самого черного отчаяния.
Островский — реалист, а реализм — не сентиментальное дело. Поэзия, которой овеяна героиня, не ведет к размытости красок. В Ларисе вся определенность современного характера, лишенного плоской идеализации. Не только «вечно женская» душа, как потом гениально трактовала ее В. Ф. Комиссаржевская, и не только «жертва социальных обстоятельств». Это женщина во плоти — поэтический, мучительный, привлекательный, не благостный характер. Женской кротости в ней ни на грош; нет и простой цельности женщин с «горячим сердцем» — самолюбива, горда, и при том, что безоглядно отдается своим порывам, есть в ней порой внутренний холодок, горькая услада одиночества.
Островский писал актрисе М. Г. Савиной, что все лучшие его пьесы «писаны <…> для какого-нибудь сильного таланта и под влиянием этого таланта…» (ПСС, XV, 168). «Грозу» он посвятил когда-то Косицкой, актрисе безоглядной искренности, обладавшей даром нести в зал переживания цельной, открытой души,— и в Катерине запечатлены отчасти эти ее черты.
Лариса предназначалась им для молодой Савиной — актрисы умной, высокоталантливой, славившейся не столько обаянием открытости, сколько современным «нервом», обольстительными переходами от душевного холода к жаркой страсти. «Савина, при ее средствах, должна свести с ума публику»,— рассчитывал автор (ПСС, XV, 126).
Гордость, самолюбие, болезненная ранимость удесятеряют страдания Ларисы. Она стыдится бедности, мещанских претензий матери, заурядности Карандышева. Для нее все это прежде всего серо, буднично, некрасиво… В эстетизме, утонченном артистизме души Ларисы, поднимающем ее над средой, есть и тонкая тень ущербности, будто отброшенная на нее анемичностью, опустошенностью новейшего времени.
Для Островского красота и изящество, при всей их увлекательности, не синонимы добра. Где-то далеко они, возможно, и сходятся в стремлении к человеческому идеалу и одинаково служат «дарами небес». Но перевес эстетического чувства над нравственным, поклонение одной красоте без сокровенного регулятора справедливости и добра поощряют некий аристократизм сознания, привилегии тонко чувствующей натуры, и за известной чертой — это тоже ущерб человеческому.
В Ларисе нет простой цельности Катерины, нет и отчаянной решимости героини «Горячего сердца» Параши. Ей приходит мысль о самоубийстве, но что-то вопреки ее отчаянию не пускает, держа ее в жизни. «Жалкая слабость: жить, хоть как-нибудь, да жить… когда нельзя жить и не нужно. Какая я жалкая, несчастная…» — говорит Лариса, стоя над обрывом у решетки. И когда мерзкое слово «вещь» произнесено вслух, Ларисой овладевают душевная вялость, равнодушие к себе и людям. С циническим вызовом, с внутренней гримасой отчаяния она говорит, что пойдет на содержание к Кнурову, так как каждая вещь должна иметь хозяина. «Я не нашла любви, так буду искать золота»,— говорит она.
Карандышев — второе психологическое открытие в пьесе. Казалось бы, все должно настраивать зрителя против этого героя: его мелочность, ничтожество, темная ревность, наконец, его роковой выстрел в Ларису. Но Островский хочет не просто осудить его, а объяснить и понять.
Впервые у драматурга является лицо, будто сошедшее со страниц Достоевского,— маленький человек с болезненно раздутой амбицией. Удрученный своей бедностью, зависимостью, неудачами, он склонен выместить свое унижение на других. Он завидует деньгам и успеху, ненавидит богатых и удачливых и сам изо всех сил тянется, чтобы стать с ними вровень.
Ларису он любит, но неизвестно, чего больше в этой любви — искренней страсти или жажды самоутверждения. Его мучит бес тщеславия, ему нужна публичность: надеть ради форсу очки и пройтись с Ларисой под руку по бульвару. Смешны его потуги собрать в своем доме «избранное общество», жалок его плебейский снобизм (чтобы все, «как у людей»: и пестрый ковер на стену, и турецкое оружие, и хоть плохонький, но экипаж с лошадью, которую Вожеватов назовет «верблюдом»). И совсем уж позорен званый обед, задуманный в желании повеличаться перед поклонниками Ларисы.
Карандышев безжалостен к Ларисе. Но, правду сказать, и Лариса не щадит Карандышева. Да, она не любит его, но еще и презирает, третирует, смеется над ним. Никакого сострадания,
терпимости. Раздражение в каждом слове — и за Волгу поедет наперекор ему и будет петь романс, раз он запрещает… Идет нескончаемый поединок. А между тем, если вдуматься, в обольщении Ларисы Паратовым не меньше смешной иллюзии и мишуры, чем в притязаниях Карандышева. Ларису тоже влекут шик Паратова, его мужская бравада, выстрелы в духе Сильвио, его бретерские замашки. И, как Карандышеву, ей ненавистна бедность.
Вот почему, когда Карандышев говорит о своих обидах (ведь он обманут Паратовым, как и Лариса), горько жалуется на людей, которым ничего не стоит «разломать грудь у смешного человека» (определение, подхваченное у Достоевского из «Дневника писателя» 1877 года — «Сон смешного человека»), он вызывает у нас если не симпатию, то сострадание. И тут предвестие чеховской драматургии: герои не понимают друг друга, а в сущности всяк несчастлив по-своему.
Выстрел Карандышева Лариса принимает как милость, как благодеяние: душа устала обольщаться и страдать. Она благодарит Карандышева и умирает под громкий хор цыган, посылая своим мучителям прощальный поцелуй. Во всем этом — и в смерти рядом с цыганским разгулом и в словах прощения и любви — есть какое-то святотатство. От этой удивительной по своей трагической глубине сцены веет могильным холодом равнодушия, полнейшего разочарования в жизни и добре.
Трудно судить Ларису за опустошенность души, за оттенок горького цинизма, явившегося у нее перед смертью. Но кто тут виновен? Паратов? Кнуров? Карандышев? Никто один не виноват, и все виноваты. В этой пьесе «бытовика Островского», отразившей свое время и будто заглянувшей в XX век, злая воля отдельных лиц, как и социальная «среда», не исчерпывает всего. Есть еще и «психоидеология» времени, тайная экспансия зла, возникающая как бы «из ничего» — из внутреннего холода, эгоизма, разобщенности людей. В унижении и уничтожении любви — печать эпохи.»
(Е. И. Прохоров, комментарий к пьесе «Бесприданница», «Полное собрание сочинений Островского в 12 томах», Том 5, 1975 г.)
Это был анализ пьесы «Бесприданница» Островского: суть, смысл, тема и идея произведения, анализ персонажей и т.д.
